— Спустись с собакой во двор.

Во двор?

Я выглянула в окно: увидела его, будто кадром из кино. Сопливо-романтического. Стоял, облокотясь на белую крышу машины, с букетом красных роз. Ими он помахал мне в окно — увидел, наверное, как дрогнул тюль. В деловом костюме стоит на ветру, хотя я в шапке с собакой гуляла.

— Что ты тут делаешь? — с трудом выдавила я из себя в нагретую в моих руках трубку.

— Тебя жду. Видишь же. Выходи. А то будешь мне сопли лечить.

— Я не одета и собака давно выгуляна.

— Я не выгулян. Одевайся и выходи без собаки. Я подожду. Это даже лучше. Пойдем поужинаем вместе в кой-то веке.

— Может, поднимешься?

Я ведь уже не девочка. Я женщина, хотя бы по возрасту.

— Не могу, Малина. Мне перед твоей бабушкой стыдно за прошлый визит и… Ну, я к тебе приехал, понимаешь? К тебе…

Я все понимала. И тело все поняло: сжалось и заболело. Во всех местах. Особенно ноги. Работа целый день на ногах их убивает в ноль. А потом вот такие звонки…

Я села на валик собранного дивана. Ноги не слушались. И я не слушала доводов разума. У меня год его не было. Год… Никого…

— Я одна, поднимайся.

Я не стала говорить про бабушку. Не хотела выслушивать соболезнования, пусть даже и искренние. Иначе разревусь, а реветь перед ним мне не хотелось. Перед ним я должна выглядеть красивой, взрослой и сильной. Я взбила волосы и пошла к двери. Грета оглушительно залаяла на позывные домофона.

— Это свои! Молчи!

Но она не замолчала, даже когда увидела, кто пришел. Она-то не дура, всегда понимала, что никакие это не свои, это чужие пришли… По душу ее хозяйки. А у хозяйки душонка жалкая, ей страшно отказать…

Вот так и жду его и открываю двери с улыбкой. Красивая, взрослая, сильная — с такой любо-дорого спать. С такой невозможно жить, потому что такая давно живет одна и при том самостоятельно.

За все эти пятнадцать лет Игорь, получается, ждал меня всего одну минуту. Ну, может, две, пока мы говорили с ним по телефону.

— Малина! Как же я соскучился!

Он поднял меня до потолка, так и не вручив букет — хотел отстегать им по спине, точно веником. Я-то тут при чем? Это ты носился где-то, как сраный веник. Скучал… В чужих объятиях. Скучал… А я скучала одна.

И сейчас проглотила всю обиду, чтобы впиться ему в губы. Во время поцелуя, конечно, можно его придушить, но трудно: Игорь не первый день дам обхаживает. Знает все их штучки и обиды. Не опустил меня на пол. Даже выше, кажется, поднял и подтянул к себе — и я потеряла тапки. Ну да, вот всю жизнь и бегу к нему, роняя тапки…

И все же чуточку я его придушила. Для острастки, так сказать, потому что сказать ничего не могла. Наконец он оторвался от моих губ, чтобы дохнуть в меня мартовским морозцем. Нет, мартовским жаром — у него даже уши нагрелись, у этого мартовского котика. И улыбка до этих самых теплых ушей доползла. Это я ему щеки растянула, пытаясь разглядеть за его улыбкой акулий оскал. Собака лаяла. Собака наскакивала на него со спины. Он стоял скала скалой. Дуб! Пень!

 — Дай цветы поставлю… — выдала я в такт колотушки наших сердец и собачьего лая.

— Да к черту цветы!

И к моему ужасу Игорь швырнул букет на пол.

Я ахнула, но не из-за незавидной судьбы роз, а потому что Игорь впился мне зубами в мочку.

— Не будем терять ни минуты. Твоя бабушка уже видела меня в стельку пьяным. Второго подобного позора я не переживу…

— Она не придет… — вжалась я в его гладкую щеку.

— Опять пасет правнуков? Уже круглосуточно, что ли?

— Нет. Бабушки больше нет.

Он отстранил меня резко. Поставил на ноги. Сжал щеки, но не поцеловал.

— Давно?

Я кивнула.

— Я ж совсем недавно был…

Четыре месяца прошло. Недавно…