– Прямо сейчас?

– Ну, перекури спокойно.

– Боюсь, перекур уже не будет спокойным…

Оленичев сделал дурацкий книксен и вышел в коридор. Юля с виноватой улыбкой хотела шмыгнуть за ним, но Стас ухватил ее за локоть.

– Юль, у вас случилось чего?

– Почему ты так решил?

– Ну, я же все слышу. Если вы думаете, что я бесчувственный чурбан…

Юля сморщилась. Вот чего ей точно сейчас не хотелось, так это слышать, как Станислав Корешков пытается играть роль наставника и старшего товарища. Мужику пошел пятый десяток, он был давно и счастливо женат, у него двое очаровательных детей и не менее очаровательная жена. Он – идеальное воплощение мещанского счастья… и он понятия не имеет, чем живут люди!

– Извини, – сказала Юля, высвободив руку, – давай не сейчас.

Стас смущенно почесал нос.

Пробка у перекрестка Труда и Энгельса не думала рассасываться. Евгений открыл дверцу, выглянул наружу. Выматерившись, сел обратно.

– Что там? – спросил водитель такси.

– Жопа там! Красненькая машинка решила проехать на красненький свет. Нашла время, цапля…

– Авария?

– Она!

Водитель постучал пальцами по рулю. Выбраться из пробки не было ни малейшей возможности.

– Пешком пойдете? – спросил он.

– Да. – Евгений вынул бумажник.

Может, оно и к лучшему: прогуляется полкилометра пешком по морозцу, немного успокоится, подышит свежим воздухом… хотя какой он, к черту, свежий – при такой-то розе ветров, несущей с севера на город всю таблицу Менделеева.

Он миновал перекресток. Обладательница красненькой машинки, в которую сзади влетел большой черный джип, названивала кому-то по телефону. Миниатюрная дама средних лет в мохнатой шапке, перепуганная, как обложенная псами кошка, размахивала руками, орала на хозяина джипа. Евгений преисполнился еще большей ненависти к женскому поголовью…

Впрочем, вышагивая по улице Труда мимо цветочных магазинов, Евгений начинал остывать. Он понял, что ничего с Юлей не сделает. А что тут сделаешь? Он действительно повел себя некрасиво. То, что Юля в свои тридцать с копейками осталась наивной дурехой, верящей в принцев, не избавляло его от ответственности. Он старше, опытнее, пережил два гражданских брака, держал попугая… и он должен был осознавать степень своего цинизма, когда покорял вершину, которую и покорять-то нечего. Не вершина, а холмик от кротовьей норки.

Евгений остановился возле цветочного павильона на углу Труда и Свердловского. Здесь он покупал Юльке первый букет, ее любимые хризантемы и ромашки. Она так расчувствовалась…

– Твою же мать, – сказал Евгений, сбросил с головы капюшон и взглянул на небо. Сегодня было ясно, но чертов челябинский смог портил всю малину.

Гриша Игнатьич плохо спал сегодня. Оно бы и ничего, привычно и объяснимо – возраст уж не тот, чтобы валяться на полатях десять часов кряду, – но все-таки жаль тратить время на сон. Теперь у него каждый час на счету, каждая, понимаешь, секунда на вес золота. Как там пелось у Кобзона: не думай о секундах свысока, наступит время – сам поймешь…

Гриша давно понял, что ему кабзда. С такой херовиной в груди долго не живут. Врач в челябинской областной клинике так и сказал: дед, у тебя не сердце, а рваная рана, любой маломальский катаклизм, потрясение-сотрясение – и можешь звонить супруге, чтобы она там у себя наверху пельмени поставила к твоему приходу… Нет, он так не говорил, это Гриша сам приукрасил, когда пересказывал беседу соседям, но по сути-то все верно. Сердце ни к черту, кости ломит, душа болит… За кого болит? Да за того парня, который ему не сват и не брат, будь он неладен.

Гриша Игнатьич вышел на двор, натянул шапку на уши, запахнул куртку. Солнечно сегодня, на озере уже сидят первые рыбаки, человек пять торчат, как волоски на лысине. Один точно с прошлого вечера рыбачит, ночевал в палатке с газовой горелкой. Юрец-подлец. Жена снова выгнала, а ему вся недолга: собрал снасти, комплект походный, пол-литра купил, закуски всяческой – и на лед. Хорошо рыбакам, удобно, шляться нигде не надо, им удочки хватит, особенно летом.