Сегодня я мрачно сидел над бокалом «Наири» и, вместо того чтобы пить, вдыхал запах – компульсивно, раз пятьдесят за последние десять минут, что говорило о помутнении сознания. Если бы я не написал ту служебку, если бы дал себе труд внимательно прочитать документы, если бы не уехал в этот чертов Копенгаген…
Юля принесла немного сырной нарезки и оливок на закуску.
– Это еще что? – спросила она и посмотрела куда-то ниже моего подбородка.
– Золотые олени Баратеонов, – ответил я с некоторым раздражением. Пусть я безработный жулик, но галстук по-прежнему Holland & Holland, и шутить по поводу Джорджа Мартина[5] еще в состоянии.
– А между ними?
Я наклонил голову.
– Паста. Кажется, карбонара. Судя по ингредиентам на галстуке, из «Патио Пицца».
Я сунул руку в карман пиджака: точно, карта «Малина». Странный я маркетолог – знаю все ловушки и все равно в них попадаю.
Осталось вздохнуть:
– Прости, день сегодня не очень удачный. И вообще я понял: к тебе надо приходить в смокинге. Может быть, тогда ты мне станцуешь.
«Акробатическо-психологический этюд «Наступи сам себе на больную мозоль» удался», – подумал я и продолжил:
– Когда-то меня в смокинге знала вся страна. Ну, не вся, а зрители одного федерального канала, да и то лишь те, кто смотрел интеллектуальное шоу. Но, увы, это в прошлом, как и мое топ-менеджерство, кажется. «Топ-топ, менеджер, топай отсюда». Жизненный получился анекдот.
– Давай я тебе станцую так. Не нужно смокинга, – улыбнулась Юля. – Об этом ты думал предыдущие три месяца? Хотел – получи и распишись, твое желание исполнилось.
Мы прошли в приватную комнату. Пять квадратных метров полумрака, диванчик, стол с мраморной столешницей, на ней – лампа со стержнем в виде голой девушки и красным матерчатым абажуром. Тканевые обои под девятнадцатый век – рубиновые с золотым – смотрелись по-мопассановски. Две картины из жизни веселых парижских заведений тоже соответствовали общему духу. Только изображение былинного героя, витязя на распутье, в честь которого и был назван клуб, резко выбивалось из общей обстановки. Суровые глаза и густая черная борода мрачного домостроевского патриархата. Впрочем, каждая из трех дорог, нарисованных перед рыцарем, приводила к девушке: блондинке, брюнетке или рыжеволосой, – и на девушках не было ничего, кроме туфель. Воистину распутье.
Юля начала раздеваться. Фигура у нее была изумительная. Золотистая лоснящаяся кожа, точно покрытая тончайшим слоем какого-нибудь редкого экзотического масла. Так приятно, наверное, было бы провести рукой по Юлиной коже. Округлое бедро – пока поднимаешься по нему взглядом до лица и волос, много раз испытываешь искреннее восхищение, смешанное с удивлением, что тебе выпало такое счастье. Длинные стройные ноги в переливах капрона вызывали головокружение. Густые светлые волосы, и вокруг них полумрак приватной комнаты будто бы рассеивался. Грудь чуть больше, чем предпочитают поклонники Одри Хепберн, то есть целых полтора – мой любимый размер. Изящная линия шеи, ярко-голубые глаза и тонкие губы.
Я пожирал Юлю глазами, но с некоторой машинальностью – мысли не уходили, напротив, обрушивались на голову, которая болела так сильно, что хотелось оказаться в других месте и времени и, возможно, даже другим человеком.
В памяти всплывал голос Александра Георгиевича Щукина – генерального директора страховой компании «Златоглавая»: «С грустью отмечаю, что развитие нашего контакт-центра остановилось. Дирекция клиентского обслуживания все еще в зимней спячке? Ничего, что август на дворе?»
Да, этот выходец из серьезных структур, склонный к использованию риторических конструкций, всегда выражался корректно. Еще тогда можно было почувствовать, что это не к добру. А я был спокоен… Контакт-центр, поднятый моей компанией практически из руин, работал как часы, отчего на графиках и не было роста. Конечно, начальству приятнее видеть, как кривая уровня обслуживания круто взмывает вверх с жалких двадцати процентов до девяноста, чем наблюдать унылую битву за рост с девяноста целых и одной десятой до девяноста целых пятнадцати сотых. Хотя это самое интересное. Для тех, правда, кто понимает.