– Что с вами? – спросил я. – Что вы видите в той клетке?

– Вы что-нибудь видите в ней? – требовательно спросил он в ответ.

– Конечно, – сказал я.

– Тогда, ради бога, – взмолился он, – скажите: что вы там видите?

Я коротко ответил ему.

– Боже милостивый, – закричал он, – неужели мы оба сошли с ума?

– Никто из нас не сошел с ума, – заверил я его. – Что в клетке – то мы и видим в ней.

– Неужели взаправду существуют подобные твари? – с нажимом спросил он, и тогда я обстоятельно поведал ему об этом животном, о всех его повадках и взаимоотношениях с иными видами.

– Что ж, – слабо молвил он, – полагаю, вы говорите мне правду. Если подобная тварь существует, уйдем туда, где я не смогу ее видеть.

Я помог мужчине встать и усадил его на скамейку, откуда клетки было не видать. Он надел платок и повязал наново галстук – несмотря на свою засаленность, явно весьма дорогой. Я отметил, что и его потрепанное одеяние когда-то, на момент приобретения, должно было выглядеть отменно.

– Давайте поищем питьевой фонтанчик, – предложил он. – Теперь я могу идти.

Мы вскоре нашли один – неподалеку от затененной скамейки с приятным видом. Я предложил мужчине сигарету, и мы закурили. Мне хотелось дать ему выговориться.

– Вы знаете, – начал он, – сказанное вами запало мне в голову. Да так, как ничто еще не западало. Полагаю, все потому, что вы – почти философ, исследователь человеческой природы. Ваши слова – истина. Например, вы как-то утверждали, что преступники в трех случаях из четырех могли бы выкрутиться, если б только держали язык за зубами, однако им хочется кому-нибудь сознаться в содеянном, даже вопреки здравому смыслу. Вот так же сейчас я себя и чувствую.

– Вы не преступник, – прервал я его. – Вы просто не совладали с собой и оплошали лишь единожды. Если бы вы были преступником и сделали то, что сделали, то наверняка бы выпутались, потому что смогли бы все просчитать. А так вы оказались в положении, когда буквально все против вас и нет ни единого шанса на другой исход. Мы все жалели, что так вышло.

– А вы, наверное, жалели более всех? – Мужчина фыркнул. – Вы обошлись со мной плохо.

– Но нам всем было жаль вас, – повторил я, – и всем присяжным тоже, и судье. Вы не преступник.

– Откуда вам знать, – вызывающе осведомился он, – что я успел натворить с тех пор, как вышел на свободу?

– Вы отрастили приличную шевелюру, – ответил я шутливо.

– Уж на это у меня время было, – бросил он. – Я пропутешествовал по всему свету и промотал десять тысяч долларов.

– И никогда не видели…

Мужчина не дал мне произнести это слово.

– Молчите, – содрогнулся он. – Не видел. И не слышал о подобном. Я не увлекался животными в клетках, пока у меня были деньги. Я не вспоминал вашего совета и прочих наставлений, покуда не остался без гроша. Ныне, в полном согласии с вашим давешним наблюдением, мне нужно выговориться. Полагаю, это моя преступная натура не может молчать.

– Вы не преступник, – повторил я успокаивающе.

– Черт возьми! – ругнулся он. – Год в тюрьме и святошу превратит в негодяя.

– Необязательно, – ободрил я его.

– Непременно, – отрезал он. – Со мной, впрочем, хорошо обращались. Доверили мне бухгалтерию, платили пособие за примерное поведение. Но я встретил профессионалов, а они никогда тебя не забывают. Теперь же не имеет никакого значения, что я делал после освобождения, что я пытался делать, как познакомился с Риввином – и как он послал за мной Туэйта… И то, как я попал в руки к Туэйту, и что он мне сказал, и вообще все на свете не имеет значения – вплоть до той ночи, когда мы выдвинулись на дело.

Мужчина посмотрел мне в глаза. В его поведении появилась настороженность. Я видел, как он собирается с силами для своего рассказа. И как только рассказ начался, из речи этого человека напрочь исчезли юношеский гонор и жаргонец его поздних подельников. Передо мной предстал этакий космополит, излагающий свою историю со знанием дела.