– Нет собаки! – воскликнул я, немало удивленный. – Ты уверен?

– Совершенно! – резко ответил Туэйт. – Уверен, собаки там отродясь не бывало.

– С чего бы вдруг? – усомнился я.

– Сейчас поймешь, – продолжил Туэйт. – Я не смог разговорить никого из местных, но мне удалось подслушать, и не единожды, разговор двух человек. В основном слова их не имели для меня пользы, но пару подслушанных мной обрывочных сведений я смог сложить воедино. Есть там поперечная стена, разделяющая парк. В меньшей его части, куда ведут парковые ворота, находятся дома сторожей и слуг, смотрителей и управляющего, а еще усадебного врача – о да, есть и усадебный врач. У него двое помощников, молодые люди, часто меняющиеся. Как и большинство в свите, врач женат. У них там что-то вроде деревни, внутри внешней стены и снаружи внутренней поперечной. Кое-кто из них живет там уже тридцать пять лет. Когда они становятся слишком старыми, их отсылают куда-то прочь, далеко, ибо я не смог найти ни одного пенсионера. Лакеи, или слуги, или кто бы они ни были – а их там много, чтобы сменять друг друга, – все холосты, кроме двух-трех самых доверенных. Всех остальных привозят из Англии и, как правило, через четыре или пять лет службы отправляют обратно. Мужчины, которых я подслушал, как раз были из таких: старый служака – сам сказал, что у него вскоре закончится срок службы и он отправится домой, – и парень, которого он обучал на свое место. У всех этих примечательных личностей полно свободного времени для отдыха на свежем воздухе. Они сидели за пивом два-три часа кряду, болтали, Эпплшоу давал разъяснения Китуорту, Китуорт задавал вопросы. От них я узнал о поперечной стене.

«Ни разу не б’ло ни одной женщины по ту стор’ну с тех пор, как ее построили», – булькал со странным акцентом этот Эпплшоу.

«Подумать только», – изумился Китуорт.

«А ты можешь представить себе женщину, – продолжал Эпплшоу, – способную его стерпеть?»

«Нет, – признал Китуорт, – с большим трудом. Впрочем, иные женщины стерпят и побольше, чем мужчина…»

«Как бы то ни было, – добавил Эпплшоу, – он не выносит вида женщин».

«Странно, – сказал Китуорт. – Слышал, его родичи совсем иные».

«Насколько мы знаем, да, иные, – ответил Эпплшоу. – Видал их. Но мистер Эверсли не такой. Он их не выносит».

«Наверно, так же как и собак», – вставил Китуорт.

«Да уж, ни одна собака к нему ни в жисть не привыкнет, – согласился Эпплшоу. – И он так боится собак, что их нельзя пускать внутрь. Говорят, ни одной не бывало там с тех пор, как мистер Эверсли родился. Да уж, и ни единой кошки, ни единой».

Еще я услышал, как Эпплшоу сказал:

«Он построил музеи, и павильоны, и башни – остальное построили еще до того, как он вырос».

Высказываний Китуорта я по большей части не слышал, он говорил очень тихо. Раз только услышал, как Эпплшоу ответил:

«Порою он такой же тихий, как и любой другой человек, – рано тушит свет и спит спокойно, насколько мы знаем. А иногда вот не спит всю ночь, и в каждом окне горит свет… или ложится спать за полночь. Кто дежурит по ночам, не сует нос в его дела, если только мистер Эверсли не подаст сигнал о помощи, что бывает нечасто, не чаще двух раз за год. В основном он такой же тихий, как ты или я, – до тех пор, пока его слушаются. Вообще, нрав у него вспыльчивый. Он тотчас впадает в ярость, если кто-нибудь быстро не откликнулся, и так же выходит из себя, если смотрители приближаются к нему без спроса».

В долгих невнятных шепотках я уловил немногое. Например:

«О, тогда он никого к себе не подпускает. Можно услышать, как мистер Эверсли по-детски рыдает. Когда ему хуже, опять же – по ночам, можно слышать, как он воет и вопит, как заблудшая душа».