Из ниоткуда является голос. Анна приседает на корточки, но через миг, совершая широкий полукруг вытянутой ногой, поворачиваясь спиной к шесту, вновь встает в полный рост. Напряженные пальцы водят линии по бедрам и талии, обхватывают, сжимают грудь. Ткань бежит складками, и видно, как темнеют соски. Звук нарастает – рваный и жесткий, ритм ускоряется, пространство режет вокруг исступленным проигрышем, и девушка опускает свою рыжеволосую голову, заходится в судорогах, кидая умелое тело то вниз, то вверх. Руки скользят по бедрам, взмывают в воздух, локоны мечутся в своем собственном танце, малахитово блестят глаза.

Но вот опять звучит печальный гитарный рифф, и вновь прекрасная фигура превращается из бурного потока в красивый, тоскливо текущий ручей…

Терпсихора танцует, а я смотрю. Пальцы сжимают запотевший бокал. Сквозь дым и сполохи света вижу, как Давид отходит от бильярдных столов вглубь зала, к огромному сердцу. Вижу, как Ска препарирует взглядом великолепную музу, кадык его ходит под кожей острыми треугольниками; то ли он сглатывает слюну от вожделения, то ли попросту хлещет пиво. Прямо под танцующей девушкой лежит огромный ротвейлер. Животное смотрит на нее, внимательно, заворожено…

И снова круглая сцена, там, где живет чувственным танцем Анна. Ее одеяние уступило место роскошной наготе – тело до пояса обнажено, накидка смутной тенью лежит у напряженных блестящих ног. Литая упругая грудь, идеальные живот и спина, изящные шея и плечи; Анна – искусственна, но как же, черт возьми, человечна! Обрамленное рыжими локонами лицо излучает ни с чем несравнимое удовольствие. Я вижу сквозь дым и сполохи света настоящего человека…

…На меня действует нечто, мне неподвластное. Алкоголь, почти не слышимый запах наркотиков, атмосфера этого места, и темное чувство… нет, не похоти, но очень близкое, грязное, какое-то животное упоение эротомана. Обманутый разум добровольно наделил мертвое жизнью.

Анна вскинула руки. Соло закончилось, охрипший певец повторял свой припев. Незаметным движением расстегнута молния на черных латексных брюках. Перегруженная гитара превратилась в синтетику космических нот. Не спеша, словно дразнясь, Анна сняла с себя брюки как кожу, оставаясь в черном кружевном белье; но вот и оно соскользнуло вниз плавным движением.

…Анна. Ты в нескольких шагах от меня. Смотрю на твое тело; рот наполняется сладко-кислой слюной, в паху пульсирует сладость. Невероятно, но я хочу этот образ неизвестного мне человека! Прямо здесь и сейчас, несмотря ни на что! Но он издевается. Он спрыгивает грациозным прыжком со сцены. Танцуя, шагает прочь в темноту зала, к хозяину. И не остается ничего, как сделать очередной глоток холодного «крика» и издать только мне слышный вздох то ли облегчения, то ли разочарования. Пожалуйста! Это невыносимо! Я знаю: у меня есть счастье. Имя ему – София Сегежа. Но что может быть сильнее соблазна, существующего прямо здесь и прямо сейчас?..

Навстречу танцующей музе подалась мужская фигура. Их руки соединились, силуэты слились, опали в фантастическом сердце, мелькнули тела в дыму. Змеи-татуировки обхватили светлую плоть. Рыжеволосая голова запрокинулась, открывая шею для поцелуев. Резко качнулись черно-белые локоны на затылке Давида, он приник к груди девушки, смакуя мертвую кожу. На какое-то мгновение они превратились в недвижимые изваяния: обнимающие друг друга брат и сестра печали…

…Его история – правда; не знаю, как, почему понял это, но это правда и ничего кроме правды; и теперь я созерцал невозможное – страсть к механизму, нежность к обману. Упоенные лица, полуоткрытые рты, губы, блестящие от желания. Такие похожие вдруг на наши с Софией эмоции в те моменты, когда мы отдавались друг другу: искренние, чувственные, настоящие. Но я ласкал и любил живое, прекрасное существо; Давид же сжимал в объятиях пусть и прекрасную, но ложь, материализованную, заключенную в кибернетическую копию призрак любимого человека; ложь была для него объяснением смысла жизни, призрак же был памятью самого Давида – так я понял это.