Оставив позади Юденбург, легли курсом вдоль железной дороги Земмеринг-Мюрцушлаг. Там рельеф местности повышается. Но никто не знал, что понизится облачность. Безопасно пролетев над одной грядой мы и попали в низкое облако. Пилот слишком поздно отвернул от вынырнувшего перед нами пика. И самолёт, зацепив несколько деревьев, рухнул. Так все и погибли: я, пилот, и офицеры летевшие со мной в Вену. Моя любовь к горам на сей раз подвела. Вот, пожалуй, и всё. Так что про тот расстрел ясности внести я не могу.

Я знал, что меня найдут. Знал. Пусть через какое-то время, но найдут всё равно. Вот стою под дулами карабинов егерей, а уверенность эта не уходит. Меня же на своей земле расстреляют. Это не снарядом в клочья. А вот тебя, офицер, с твоими егерями, вряд ли найдут. Заполярная тундра, хоть сплошь каменная и болотистая, да большая. И кости наши потом на местах боёв вперемешку будут лежать. И наши, и ваши. Поэтому и не всех сумеют найти. А про вас и говорить нечего. Нас с Серёгой расстреляют отдельно. Вон он стоит, Серёга. Жаль на фотографии какой-то фриц ему пол-лица рукой закрыл. Меня-то видно хорошо, да только личность моя настолько русская… Таких лиц по России немеряно. Опознать по нему будет трудно. А может и родовы моей давно уже нет в живых? Может и искать будет некому? Когда эти фото выложат в интернете пройдёт семь десятков лет с хвостиком. А понятия «интернет» мы не знали, и не слышали в то время.

Вообще-то этому офицеру с одной стороны можно и спасибо сказать. Это он дал команду одному из своих фотографировать военно-полевой суд, что они сгоношили. И стою я на одной из них – руки в боки. Орлом стою. Что внутри, в душе – не важно. И пока до залпа это всё не воспринимается осознано. Ну, приговорили… Ну, расстреляют… Умом соображаю, что нам с Серёгой не жить больше. Страх конечно есть. Только где-то там. Он пока ещё не реален. Видимо промелькнёт только тогда, когда пули ударят, а мы с Серёгой в последний момент бросимся навстречу друг другу. Как бы ища опоры. И померкнет свет.

Две глупости сотворил я пока был жив. Сообрази тогда в чём дело может и сложилось бы всё по-другому. Когда плотный туман с моря накрыл нашу позицию я удивился. Чего это фрицы распелись? То справа, то слева от нас. Как же я, старший в засаде, тогда не понял. Пусть и немецкого не знал, а догадаться бы смог. А с другой стороны – как догадаешься? Раньше-то с егерями не сталкивались. Да и война в Заполярье идёт всего второй день. А если по времени, то первую ночь. Первый раз с такой «самодеятельностью» столкнулись. Красиво пели, суки. С переливами. В таком плотном тумане других сигналов у них и не получилось бы. Это теперь мне ясно, что так они договаривались об атаке. А когда толпой с разных сторон вывалились из тумана, то и задавили нас в рукопашной. Их же больше было. И то мы не бесплатно рассчитались. Кровушку тоже пустили фрицам как надо!

Вторая глупость: не заполнил «смертельный» медальон. И вот каким боком оно повернулось! Среди наших примета ходила – стоит только заполнить медальон, то обязательно убьют. Хрень, конечно. Только из-за неё так и останусь сержантом. Как говорится в таких случаях, «без отца, без матери, без родины и флага». А по большому счёту – за флаг и Родину сейчас, твари, расстреляют. Такая вот проза. Серёга заполнил свой. Он всегда по службе аккуратистом был. Исполнительный. По медальону его и опознают, а меня…

Офицер представился. Вежливый, сволочь! Обер-лейтенант Ганс-Вольф Роде. Один из них малость по-нашему «шпрехал». Он и переводил. Нас обвинили в том, что по-рыцарски воевать не умеем. Говорил, что всегда на войне враг сдаётся, если окружён. Или при явном численном преимуществе. Потому, по их убеждению, тогда сопротивление бесполезно. Так всегда поступают в Европе. Утверждал, что этот бой показал – гуманизм и мы понятия не совместимые. И цивилизованные люди – не мы. А так, как военных юристов сейчас нет, то роль судьи он берёт на себя.