Сколько Яна ни приставала с расспросами об этом кинжале, Павел Романович всегда отмалчивался, но однажды он все же рассказал его историю.

– Деда, ну, расскажи, откуда этот кинжал? – в очередной раз пристала Яна.

– Это секрет, это тайна, которую я не могу никому рассказать, – ответил дедушка. – Ты умеешь хранить тайны, Яна?

– Да, конечно, – поспешила заверить его внучка. – Я обещаю, я умею хранить тайны.

– Видишь ли, я эту историю никогда никому не рассказывал и об этом кинжале не знает ни одна живая душа. Хранение холодного оружия незаконно. А этот кинжал является холодным оружием. Ты понимаешь это? – еще раз спросил дедушка.

– И даже бабушка и мама не знают? – удивилась Яна. Глаза ее расширились и заблестели от любопытства.

– Да, детка, даже они не знают…

Яна вздохнула и решила уже, что дед сейчас вдруг передумает, но тот, внимательно посмотрев на нее, начал свой рассказ.

– Я был тогда еще совсем молодым, только окончил летную школу и получил диплом штурмана. Когда началась война, мы летали на бомбардировщике торпедоносце «ИЛ-4». Вот, видишь фигурку этого самолета? Мы их нежно называли «Илюшами».

– Деда, а какое звание у тебя было?

– Я был капитаном, детка!

– Когда я была совсем маленькая, то думала, что капитаны могут быть только на флоте и представляла тебя на большом белом пароходе или на паруснике с распущенными парусами типа нашего «Товарища». На фотографиях у тебя такая великолепная белая форма и ты такой молодой и красивый! – Яна улыбнулась, взяла фигурку самолета, повертела в руках, внимательно рассматривая.

– Вот, видишь, – продолжал дедушка, – это кабинка штурмана, то есть моя. А здесь размещались летчик и стрелок. У нас был приказ бомбить вражеские корабли. Мы обнаружили конвой, который уже начал втягиваться в устье реки, направляясь в порт. Мгновенно снизившись до минимальной высоты, наш торпедоносец устремился к одному из транспортов. Фашистские корабли заметили нас и встретили ожесточенным огнем. Вслед ударила и береговая артиллерия. Самолет шел среди шапок разрывов и водяных столбов. Все это выглядело как в страшном сне. Но Ил-4 уже лег на боевой курс, и ничто не могло ему помешать. Поймали цель в центр визира. Спустились ниже и сбросили торпеду. Маневрировать было поздно: вокруг корабли охранения и при развороте вся плоскость машины оказалась бы под прицельным огнем. Самолет пронесся над противником, поливая его свинцом из бортовых пулеметов. Торпеда попала в цель и взорвалась. Транспорт загорелся и стал тонуть. Экипаж лег на курс к своему аэродрому. Однако победа далась нелегко – наш самолет получил серьезные повреждения: пробита в нескольких местах штурманская кабина, с перебоями работал правый мотор. Ухудшилась и погода – прямо по курсу стояла низкая облачность, пришлось идти в полосе дождя при сильной болтанке. После двух часов полета стал хандрить и левый мотор. Летчик старался дотянуть до дома наикратчайшим путем. Вдруг правый мотор отказал. Торпедоносец начал терять высоту. Вести подбитую машину к нашему аэродрому в таких условиях оказалось невозможным, я, как штурман проложил путь к ближайшей посадочной площадке. До берега дотянуть удалось, но внезапно на нас налетели немецкие штурмовики, завязался воздушный бой. Нас обстреляли, левый мотор окончательно заглох, самолет потерял высоту, и мы резко стали снижаться. В это время на помощь к нам летели и наши «Ястребки», но было уже поздно. Я увидел, что пилот ранен, а вскоре понял, что он не пережил обстрела. Все происходило стремительно, в такие моменты начинаешь соображать очень быстро, очевидно, срабатывает инстинкт самосохранения. Я показал стрелку, что пора прыгать, но он тоже был тяжело ранен и лишь крикнул мне: «Прыгай, Павлуша, живи за нас!»