– Да, Дианка… – смущенно ответила я.

– Смотри-ка, ксерокопия Саида! – улыбнулся консул.

Саид тоже довольно улыбается. Мы проходим в комнату, обшитую деревянной рейкой, где в мой паспорт ставят печать «Поставлена на учет в Генкосульство России в Хайратоне».

Снова рассаживаемся по машинам, чтобы отправиться в Мазари-Шариф. И только отъезжаем по асфальтовой дороге, как вокруг машины начинают перелетать с места на место зеленые шевелящиеся облака. Затем в лобовое окно машины на скорости врезаются огромные кузнечики и, разбиваясь о стекло, оставляют противные зеленые кляксы. Через пять минут все стекла покрываются тошнотворными подтеками.

– Что это?! – вскрикиваю я с отвращением.

– Саранча, поля же не обрабатывают, вот и развелась везде, – объяснил Саид.

Через час – полтора быстрой езды мы прибываем в Мазари-Шариф, являющийся столицей серверной провинции Балх.

Как мне сказали, городом управлял афганский узбек, генерал, которого звали Абдуррашид Дустум. Повсюду стояли патрули из узбеков. Мы направлялись в район за городом под названием «Кудебарг», где находилось предприятие по производству азотно-туковых удобрений. Иметь дом в этом районе считалось престижным, поэтому семья Надери приобрела себе двухэтажный особняк именно здесь.

Дом был добротным и хорошо сделанным. На втором этаже находился просторный устланный коврами зал, по периметру которого были расставлены необыкновенно длинные, сделанные на заказ диваны, но ими мало кто пользовался – все сидели на коврах, облокачиваясь на бархатные подушки. Мое внимание привлек огромных размеров телевизор с очень тонким видеоплеером, таких в Москве я не видела. Я сбежала по лестницам вниз, посмотреть, что там. Внизу была кухня, с большими газовыми плитами. Один из охранников, повязав фартук поверх военной формы и засучив рукава, лихо помешивал шумовкой баранину, обжаривая ее в луке, рядом стоял тазик с замоченным длиннозерным желтоватым пакистанским рисом. Но я смотрела не на рис, а в угол кухни, где за двумя вениками стояли автоматы Калашникова. С улицы донеслись голоса, и я увидела, что в пластиковых кастрюлях – «бартанах» принесли какую-то еду. Думая, что это шашлык, я побежала обратно наверх, и сразу отпрянула назад, увидев их содержимое. «Это же «кале паче», – со смехом сказали мне, – баранья голова и ноги. Очень полезно для суставов». Но я категорически отказалась это пробовать. Сев поодаль, я искоса наблюдала, как они ели язык, глаза и выбивали мозг на ложки. «Вот дурдом, и я это должна буду тут есть?!» – с отвращением думала я. Но мне продолжали объяснять как ни в чем ни бывало: «Вот видишь язык. Женщинам мы его обычно не даем есть, так как у них и без этого языки длинные. Глаза надо есть одному человеку, так как если по одному глазу съедят два разных человека, то обязательно поссорятся…»

После такого «отвратительного» блюда мне все-таки повезло, так как в одной из кострюлек принесли мороженое ручного производства. Сбитые вручную сливки с ванилью и фисташковой крошкой, оказались такие вкусные, что я скоро забыла пережитый стресс, а затем мне дали целое блюдо джелалабадских желтых манго и веточек крошечных спелых бананов, от которых мое настроение окончательно пришло в норму. «Ничего…,– думала я, наворачивая спелые сладчайшие манго, – в принципе жить можно».

Только я после таких деликатесов прилегла отдохнуть, как снова надо куда-то ехать. «Расул Пахлаван послал за нами машину», – услышала я.

Выйдя из дома на улицу, я снова удивилась, впервые в жизни увидев «мерседес». Вообще в Афганистане было странное ощущение, вроде страна бедная, но ни такой бытовой техники, ни таких машин в Москве мне не приходилось видеть. Черный сияющий на ярком солнце «мерседес» был не просто хорош, он был шикарен и принадлежал он другому узбекскому генералу, которого звали Расул Пахлаван. И если бы в тот солнечный мартовский день 1996 года, нам кто-нибудь бы сказал, что хозяину этой машины осталось жить четыре месяца, мы бы подумали, что этот человек сошел с ума.