– Я не могу вам назвать наших членов, – тут же отвечал Муравьев, – это очень влиятельные люди, и я бы не хотел их компрометировать. Но, учитывая ваш вес в обществе и великие ваши заслуги, хотя это будет не по нашим правилам, я поведаю вам основное устройство нашего союза. Оно представляет собой три степени: друг, брат и муж. Другом почитается всякий человек, имеющий свободный образ мыслей, знающий или незнающий о существовании общества. Брат есть тот, кто дал клятвенную обязанность на свою верность, но коему тайна общества не была открыта. Мужем наречен тот, кто знал тайну и дал клятву. Также у нас в правилах запрещается принимать более двух членов. Хотя в жизни сие правило почти не принимается и всякий работает в этом вопросе по мере своих возможностей.

– Та-а-ак, – протянул Орлов, немного обдумав услышанное. – Человек, который только слышал об обществе, уже, по-вашему, является вашим членом? Наивен же тот, кто это выдумывал. И выходит, что я тоже теперь ваш член, если следовать логике ваших правил. Так зачем же вам моё согласие, господин Муравьев? – чуть не засмеявшись, сказал Орлов.

Муравьев, ничуть не смутившись и не реагируя на веселость Орлова, отвечал:

– Вы, как человек активный, как фигура, приближенная к государю, можете влиять на мысли общества.

Орлов изменился в лице, чуть повернулся от Муравьева, и не смотря на него, но куда-то в сторону, заговорил:

– Во-первых, я уже не такая приближенная фигура. Государь иногда приглашает к себе, меня вызвал в Москву, чтобы я был при дворе. Но он изменился со времен Парижа и Вены. И окружение его меняется, Сперанского давно рядом нет, Ермолова отправил на край империи, а со мной еще не придумал, что делать, но то, что я остаюсь в военной службе не вызывает сомнения. Хотя, признаться, мне бы хотелось обратиться в гражданскую службу, но государь не оставил мне выбора… А что же до влияния на мысли общества… – Орлов повернулся к Муравьеву и с небольшой улыбкой сказал: – Самому государю не дано на них влиять, чего же ожидаете от простого генерала?

– Один человек ничего не может сделать, это правда, – проговорил Муравьев. – Один в поле не воин. Но если таких людей будет много, они уже будут иметь влияние.

– Главное, чтобы было их не так мало. Если смелые мысли высказываются всем обществом, никакой самодержец не во власти пойти против большинства. Однако, если эти мысли будут излагаться кучкой сумасшедших, они рискуют попасть в крепость.

– Так Вы с нами?

Орлов помолчал несколько мгновений, застыв, как статуя.

– У вас благородная цель, но вы представляете не совсем то, как это представляю я. Посему, мне кажется, будет мне с вами не совсем уютно. Видите ли, проблем в империи у нас хватает, а такая кучка, не обижайтесь, добровольцев, которые толком сами не знают, чего хотят, не способна достичь успеха. Ибо не знают, в какой сфере они этого успеха хотят достичь. Я буду заниматься своим обществом, вы своим. Предлагаю такое развитие событий. Каждый будет идти к общей цели своим, более удобным и понятным ему способом. Может быть, мы друг другу пригодимся.

– Вы хотите в будущем объединить усилия двух обществ?

– Если будет возможность, можно было бы. Сейчас я бы вам посоветовал доработать ваш устав, чтобы он был более внятным и вразумительным. А то вы даже не знаете, что говорить человеку, которого хотите принять. Даже у масонов вербовка нового брата проходит куда более яснее, чем у вас. Хотя у них был не один век, чтобы эту вербовку сделать отличной и вразумительной.

Муравьев опять не находил, что на это ответить, а Орлов уже хотел покинуть бал и тем более оставить молодого (хотя ненамного младше самого него) офицера, с которым уже явно не было о чем поговорить.