М А Р Т И Н: да, когда нет ценности незапамятных ценностей и нет ценности цели, остается лишь след мысли, тонкий пунктир. Это и есть катастрофическое сознание, обрывистое и прерывистое, из ниоткуда в никуда, а потому совершенно безответственное, чистая и голая логика, хитросплетение лукавых силлогизмов, парадоксов и апорий, безхозное, лишенное ontia, которая изначально значила и хозяйство и образ. Так значит! Так значит, пока не появилась логика, реальность и действительность, жизнь и образ жизни были одним и нерасторжимым целым. Золотой век – это те времена, когда человек еще не обладал логикой и для него счастливо совпадали бытие и существование, жизнь и образ жизни.

С О К Р А Т: размышление твое говорит мне, что оно спекулятивно буквально на ходу, ты отталкиваешься от идеи, но не покидаешь ее, и видишь цель своего движения – в овеществлении идеи, в том, чтоб она стала принадлежностью не только мира идей, но и мира людей.

М А Р Т И Н: выходит, Сократ, что есть три мира – идей, людей и вещей. Эта мысль Платона благодаря тебе стала мне понятней: люди нужны не для материализации идей, а их овеществления, для придания им принадлежности. Сказываясь, идея переходит, стекает в дела и действия. Человек не только мера всех вещей, он их демиург.

С О К Р А Т: а это уж проделки Прометея. За это его и отправили в ссылку на Кавказ, в Чечню, к Дудаеву.

М А Р Т И Н: но он вернулся и умер в Фивах, как простой смертный, зато и как человек, тихо и гордо.

С О К Р А Т: я слышал, ты, размышляя как-то у проселочной дороги, а я, признаться, также люблю проселки и размышления по ним, сказал, что жить и быть – нечто разное. Поясни мне, пожалуйста, свою мысль, я не так хитер в подобного рода вещах, как ты.

М А Р Т И Н: изволь. Смотри – у каждого из нас есть область жизни, Gebiet, которую мы ограничиваем горизонтом нашего понимания и восприятия этого мира, этой области. Волк обегает свою Gebiet и метит по ее границам кусты. Германцы времен Цезаря ставили марку своего лагеря кучами дерьма и поступали как волки.

С О К Р А Т: выходит, человек ничем не отличается от зверя.

М А Р Т И Н: в своей живой, животной ипостаси. Но человеку, в отличие от волка, еще и дано, es giebt. Ему дана Gegnet, данность.

С О К Р А Т: как это? «дана данность», говоришь?

М А Р Т И Н: да, ему дано удерживать данный ему мир – в памяти, на совести, на картах, стихами – самыми разнообразными способами.

С О К Р А Т: и что же ему делать с данностью и средой обитания?

М А Р Т И Н: когда у человека есть только Gebiet и он погружает Gebiet в Gebiet – он превращается в животное и никогда не дрогнет от мысли горизонт его жизни.

С О К Р А Т: а если – наоборот: если человек погрузит свой Gegnet в Gegnet? Что станет с его горизонтом?

М А Р Т И Н: и в этом случае его горизонт не шелохнется. Но это будет другой горизонт, вовсе не жизненный, не физический. Это будет метафизический горизонт. Стоящий-в-нем по сути перестает жить, потому что пребывает только по сути, бытийствует ибо его бытие становится со-бытием бытия и в бытие. Он погружается в тавтологию своего существования и пропадает, примолкает в этом. Его экзистенция заполняется чистой, неразбавленной эссенцией. Человек впадает в теоретический экстаз, восторг и энтузиазм.

С О К Р А Т: такие уходят из жизни.

М А Р Т И Н: да, они становятся молчальниками, пустынниками, пещерниками, столпниками, они уносят с собой познанную ими тайну. На Востоке их называют бодхисатвами или буддами и надо обладать поистине божественным смирением, чтобы, достигнув Будды, убить в себе Будду и вернуться в жизнь для спасения других людей.