Наконец-то можно было ходить в душ каждый вечер, а не только раз в неделю посещать баню. Хотя и она была – настоящая, русская, с парилкой. Но самое кайфовое – офицеры ничего не говорили про телефоны, что сначала казалось очень непривычным: машинально прятали, подрывались, когда кто-то шагал по коридору. Здесь были даже наемные гражданские уборщики, так что поддерживать чистоту и порядок было не сложно.

Одна как-то раз подошла к компании солдат, что-то бурно обсуждавших в курилке, спросила на ломаном русском: «Мальчики, не хотите посексовать?» Мальчики хотели. С тех пор по ночам в часть иногда приводили проститутку, делали дела в каптерке. Андрей воздерживался.

Мест для контрактников почти не было, но Андрей сумел выбить себе, договориться с командиром. Даже без денег, чисто из взаимного уважения. Стал единственным во взводе, кому выпал счастливый билет. Такой желанный контракт на три года пребывания в раю оказался у него в пятерне.

Да шучу я, шучу! Потом он просто проснулся. Плохо стало в самолете, вырубило. Первый перелет в жизни. В ушах еще неделю пищало. Оказалось, все не так радужно, но и сказать нельзя, что сильно плохо.

Только «молодняк» вышел из самолета, в него сразу же загрузили дембелей: в порванной и засаленной форме, выгоревшей под солнцем. Какая уж тут дембелька. Чуть ли не хором они прокричали «добро пожаловать в ад!», или это почудилось от жары…

На распределении перед свежим мясом по обрубку плаца, убитого настолько, что он больше походил на кусок дороги в каком-нибудь провинциальном дворе, расхаживал старший лейтенант выдающихся размеров. Он искал желающих зачислиться в его взвод: я, говорит, у вас один буду, часто в разъездах, не кусаюсь. Кто хочет ко мне – выходите из строя. Андрей вышел и попал в отдельный взвод. Двадцать один человек по штату, один офицер над ними. Жесткий офицер. Приходилось от него получать по лицу за любой проступок или берцем в ногу, чуть ниже колена.

В разъездах он действительно бывал часто: однажды отсутствовал два месяца, оставив за главного сержанта. Такого же срочника, как и Андрей. Когда вся часть рассасывалась на занятия, их взвод спал за казармой, спал в каптерке или в БМП в автопарке. Если же дело происходило на полигоне, то отряд уходил на несколько километров от лагеря, искал какой-нибудь старый, наполовину обвалившийся окоп и проебывался там до приема пищи. Обедал, возвращался назад.

В столовой кормили еще хуже, чем на предыдущем месте службы, но перемещаться по части можно было свободно, а еда в «чепке» стоила не так уж и дорого: на сто рублей, переведенные в местную валюту, можно было купить полкилограмма шашлыка. Если денег не водилось – можно было записать долг на счет, с лимитом в тысячу рублей.

Регулярные тяготы доводилось испытывать по понедельникам: весь военный городок пешком отправлялся в соседнюю часть, что находилась примерно в десяти километрах, чтобы два раза пройтись там по плацу с песней и топать назад. Страшными были строевые смотры – приходилось проделывать такой же маршрут, но в полном обмундировании: с забитым вещмешком, в бронежилете, с автоматом, пулеметом, в каске, еще и помогая товарищам тащить гранатометы и «улитки» к ним. Получать там моральных пиздюлей за неправильные бирки, формат которых регулярно менялся, и топать назад, пришивать новые.

Был тут у Андрея один товарищ. В основном отсиживался в штабе, был писарем их взвода – работал с документами, писал конспекты занятий, – но в свободное время всегда старался оттуда вырваться. Чтобы коротать время по дороге на эти смотры, они рассказывали друг другу по памяти сюжеты фильмов, сериалов и книг. Время так пролетало быстрее. То, что казалось интересным, Андрей заносил в записную книжку, чтобы посмотреть, вернувшись домой.